Обстоятельства, при которых Император Николай Александрович подписал так называемое «отречение» от престола, до сих пор покрыты завесой тайны. До сих пор недоброжелатели Николая II, и даже многие ему сочувствующие, ставят в вину последнему Царю сам факт «отречения». Так, например, О. А. Платонов, открыто симпатизирующий Николаю II, пишет об «отречении»: «Жертва Царя оказалась для России напрасной и, более того, гибельной, ибо само государство стало жертвой измены».

До сих пор бытует и другая лживая версия происшедшего, суть которой выразил А. А. Блок, сказавший: «отрекся, как будто эскадрон сдал». Таким образом «отречение» вырывается из общего контекста всех предшествующих событий и превращается в личный почин «слабого» Царя. «Все разговоры, – справедливо пишет А. Н. Боханов, – «правильно» или «неправильно» поступил Николай II, когда отрекался от престола, возможны лишь в том случае, если эту тему вырвать из конкретных исторических обстоятельств времени и места».

Говоря о мартовских событиях 1917 года, следует сказать, что они стали заключительным этапом заговора, который созрел против Императора Николая II в недрах «Прогрессивного блока» Государственной Думы, определенных кругов высшего генералитета и представителей правящих кругов стран Антанты. Заговор этот стал результатом долгих лет противостояния русских общественных, либеральных и революционных сил с Царской властью.

Говоря об участии Запада в свержении монархии в России неправильно представлять его, как результат деятельности национальных правительств Англии, Франции и США. Хотя представители этих правительств и приняли живейшее участие в организации государственного переворота, они представляли в первую очередь не интересы своих стран, а интересы межнациональных финансовых групп. Руководящий центр этих финансовых групп находился в Соединённых Штатах Америки.

Главная резиденция этого центра находилась в Нью-Йорке на Бродвее 120, в 35-этажном небоскрёбе. Кстати, в строительстве этого небоскрёба принимал участие Вильям Шахт, отец будущего главного финансиста Адольфа Гитлера – Ялмара Горация Шахта. На 35-м этаже располагался Клуб банкиров, где собирались Морган, Шифф, Барух, Лоёб и другие «киты» финансового мира Америки. В том же здании находились кабинеты и директоров Федеральной резервной системы США, руководителем которой был банкир Варбург, родственник Якова Шиффа. Кроме того, в небоскрёбе находился офис компании «Америкен Интернешнл Корпорейшен». Главным акционером этой компании был банк того же Шиффа «Кун и Лоёб». По адресу Бродвей-120 располагался офис Джона Мак-Грегора Гранта, который представлял в США петроградского банкира Д. Г. Рубинштейна. Военной разведкой США Грант был внесён в список подозрительных лиц. Грант в свою очередь был тесно связан с банком «Гран траст» банкира Моргана. Все эти организации приняли активное участие в Февральской, а потом и в большевистской революциях.

В том же здании Бродвея постоянно бывали лица тесно связанные с будущими главарями революционных правительств. На Бродвее-120 находилась банковская контора Вениамина Свердлова, родного брата большевика Якова Свердлова. Обосновался в небоскрёбе и известный английский агент Сидней Рейли, главное связующее звено между Троцким, Свердловым и американскими финансовыми группами. Рейли находился в тесных дружеских отношениях с банкиром Абрамом Животовским, родным дядей Льва Троцкого. На Бродвее-120 вёл свой бизнес Александр Вайнштейн, тоже хороший знакомый Рейли. Брат Вайнштейна, Григорий Вайнштейн, был владельцем газеты «Новый мир». Интересен состав редколлегии этой газеты: Бухарин, Володарский, Чудновский, Урицкий, Коллонтай – все будущие руководители большевистского правительства.

Еще одним завсегдатаем клуба банкиров был Сидней Рейли резидент английского разведчика Вильяма Вайсмана. Именно через Рейли Вайсман вышел на серого кардинала американской политики полковника Хауса. Хаус задолго до Збигнева Бжезинского высказал мысль, что «остальной мир будет жить спокойнее, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна – Сибирь, а остальные – поделенная Европейская часть страны». Вайсман стал передавать информацию, полученную от Хауса своим непосредственным начальникам в Лондон, минуя английского посла.

Вскоре в подготовку заговора против императора Николая II активно втянулись английские политические деятели. Прежде всего, это лорд Альфред Мильнер, премьер-министр Британии Д. Ллойд-Джордж и английский посол в Петрограде сэр Джордж Бьюкенен. Мильнер поддерживал тесные связи Вайсманом, а значит и с американскими банкирами, обитателями Бродвея-120.

Что же объединяло таких разных людей, как английские лорды, американские финансисты, русские революционеры и английские разведчики? При внимательном изучении этих людей, выясняется, что они были причастным тайным обществам, члены которых зачастую находились друг с другом в кровном родстве.

В 1891 г. в Лондоне было создано тайное общество под названием «Круглый стол». Это общество стало одной из самых влиятельных сил в формировании и осуществлении британской имперской и внешней политики начала ХХ века. Среди членов-основателей общества были, например, Стед, лорд Эшер, лорд Альфред Мильнер, лорд Ротшильд, лорд Артур Бальфур и сэр Джордж Бьюкенен, будущий английский посол в России. Основной задачей группы было распространение британского господства на весь мир, а также введение английского в качестве всемирного языка, создание единого мирового правительства.

В 1904 году во главе «Круглого стола» встал Альфред Мильнер. Он учредил стипендию Родеса, которая давала возможность избранным студентам со всех континентов учиться в Оксфордском университете. Каждому из этих студентам в самый восприимчивый период его жизни внушали мечту основателя – единое мировое правительство.

С «Круглым столом» был тесно связан полковник Мандель Хаус, он хорошо знал Мильнера. Сотрудничал с «Круглым столом» и Ллойд-Джордж. Впоследствии, во время Версальской конференции, ближайшими советниками Ллойд Джорджа были члены «Круглого стола». Через Ротшильда «Круглый стол» имеет связи в США с семействами Шифф, Варбург, Гуггенхайм, Рокфеллер и Карнеги. Шифф, Варбурги, Ашберг щедро финансировали кайзеровскую Германию в её подрывной деятельности направленной против России. Начиная с 1914 года немцы субсидировали русскую революцию через международный банк Варбургов в Гамбурге. Этот банк обеспечивал деньгами революционеров в России через свои представительства в Швеции. На эти же деньги германские агенты организовывали забастовки и беспорядки в России в 1915 и 1916 годах. Кстати, главным врагом России в германском руководстве был канцлер Теобальд Бетман-Гольвег, находившийся в дальнем родстве с Яковом Шиффом. Именно, Бетман-Гольвег, не поставив в известность Вильгельма II, дал согласие германского правительства на проезд Ленина через Германию весной 1917 года. Таким образом, мы видим, что круг замкнулся: американские и английские участники заговора против Царя были объединены c немцами. Поэтому главной причиной участия западных сил в свержении императора Николая II были не национальные интересы тех или иных стран, а стремление наднациональной тайной организации установить в мире Новый мировой порядок.

Примечательно, что генерал глава французской военной миссии при царской Ставке Морис Жанен 7 апреля 1917 года записал в свой дневник, что Февральская революция «руководилась англичанами и конкретно лордом Мильнером и сэром Бьюкененом».

В самой России организаторы переворота нашли серьёзную поддержку в лице представителей Думской оппозиции, тех самых представителей, которые в 1915 году входили в «Прогрессивный блок». Однако кроме них активную роль в захвате власти должен был сыграть адвокат Александр Фёдорович Керенский, тоже депутат Государственной Думы. Имя Керенского тогда не было тогда на слуху, как имена Гучкова или Милюкова, но именно он, Керенский, должен был по планам Мильнера и Бьюкенена стать главной фигурой грядущего переворота. По сравнению с другими оппозиционерами, у Керенского было одно преимущество: он возглавлял масонскую ложу «Великий Восток Народов России».

16 декабря 1916 года Керенский занял должность Генерального секретаря ВВНР. Интересно, что в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в Петрограде был зверски убит Г. Е. Распутин, чье убийство стало первым выстрелом революции.

Убийство Григория Распутина занимало особое место в подготовке государственного переворота. Долгое время бытовали различные версии этого убийства. По одной из них Распутин был убит, монархистами, так как якобы компрометировал царскую династию, по другой – он был убит из-за того, что сильно влиял на Царя и мог убедить его заключить сепаратный мир с Германией. Следует признать, что ни одна из этих версий не имеет под собой никаких оснований. Доподлинно установлено, что все рассказы о «похождениях» Распутина относятся, говоря сегодняшним языком, к чёрному пиару. Этот пиар вокруг имени Распутина создавался исключительно для того, чтобы скомпрометировать Царскую Семью.[1]

К таким же легендам следует отнести и якобы безграничное влияние Распутина на Николая II. Беспристрастное исследование этого вопроса убедительно доказывает – Распутин не имел никакого влияния на политические решения императора. Но Распутин обладал даром молитвы, которая всегда приносила облегчение неизлечимо больному Наследнику Престола Алексею Николаевичу. Каждый раз Распутин облегчал у ребенка приступы гемофилии. В 1912 году, когда Цесаревич фактически умирал, врачи заявили, что они не могут вылечить Наследника. В это время Императрице пришла телеграмма от Распутина, в которой он успокаивал Царскую Чету и уверял, что ребёнок не умрёт. И действительно на следующее утро Наследнику стало легче. Эту способность Распутина к исцелению, признавали даже его враги. Поэтому убийство Распутина было призвано устранить от смертельно больного Наследника единственного человека, который мог его излечивать от тяжёлых приступов. Причины, по которым это устранение Распутина было необходимо организаторам заговора, мы рассмотрим чуть ниже. Здесь же отметим, что в убийстве Распутина была замешана английская разведка. Организатор этого убийства был, не князь Феликс Юсупов, а офицер Скотланд-Ярда Освальд Райнер. В декабре 1916 года Райнер находился в Петербурге и состоял в близкой дружбе с князем Феликсом Юсуповым, в роскошном дворце которого и был убит Распутин. По мнению ряда исследователей, именно Райнер выстрелил Распутину в голову и убил его.[2] Знал о грядущем убийстве и посол Бьюкенен. Об этом он писал сам в своих воспоминаниях:«За неделю до убийства Распутина я слышал о предстоящем покушении на его жизнь».

Любопытно, что организаторы убийства Распутина были хорошо осведомлены и о предстоящем свержении Царя. Г. Е. Боткин приводит разговор своего отца, лейб-медика Е. С. Боткина, с офицером Генштаба капитаном Сухотиным, родным братом поручика С. М. Сухотина, одного из убийц Распутина: «Сухотин, указывая пальцем на портрет Императора, стоявшего на бюро моего отца, сказал: « – Что я хочу знать, так это о том, о чем думает этот человек! Это он ответственен за все, что происходит! Что касается меня, то я успокоюсь только тогда, когда увижу Царя, ведомого народом, чтобы казнить на торговой площади!». « – Вы считаете, что революция возможна? – спросил я его». Сухотин зловеще ухмыльнулся: «– Вы хотите, что бы я занялся предсказаниями? – спросил он». Я сказал, что – да. «Ну, хорошо. Революция произойдет в феврале 1917 года, – ответил он»».

А теперь вернёмся к Керенскому. Летом 1917 года, уже будучи главой Временного правительства, он дал интервью одной русской газете. В этом интервью, Керенский отметил интересную деталь: «Мы, – сказал он – уже в декабре 1916 года знали, что государь будет вынужден отречься в пользу Алексея. То, что царь передал престол Михаилу было для нас неприемлемо».[3]

Таким образом, у организаторов заговора был план поэтапного уничтожения русской монархии. На первом этапе должна была произойти внешне легальная передача власти от отца (императора Николая II) к сыну (Цесаревичу Алексею). Больной и обречённый ребёнок на троне должен был прикрыть своей мантией режим ставленников «Круглого стола». А затем он мог умереть, и его смерть не вызвала бы никаких вопросов в обществе: все знали, что мальчик неизлечимо болен. Устранение Распутина лишало больного Наследника его главного целителя. Своим отречением в пользу великого князя Михаила Александровича царь ломал заговорщикам всю игру.

Николай II был хорошо осведомлен о готовящемся против него заговоре. Но к этим сообщениям Николай II относился спокойно, никаких активных действий не предпринимал. Возникает вопрос, почему? Может быть, правы те, кто утверждает, что Николай II был убежденным фаталистом? Может быть, он просто покорился судьбе? Нет! Дело было не в фатализме, и не покорности судьбе. Император Николай II верил своей армии, верил своим генералам. Что значат любые заговоры оторванных от народа думских демагогов, полагал он, что значат их заграничные хозяева, когда одному батальону достаточно подавить любой заговор в течение 1 часа? Распускать Думу, проводить аресты накануне великого наступления – значит отдалять Победу. А выше Победы, главнее Победы для Царя не было ничего.

Император Николай II не знал, что верхушка армии, тоже предала его. Начальник штаба генерал-адъютант М. В. Алексеев – с конца 1916 года находился в тесном контакте с Гучковым и дал свое согласие содействовать перевороту. Генерал-адъютант Н. В. Рузский – уже давно выполнял задания Гучкова. Генерал Крымов – активный сторонник заговора. Генерал-адъютант А. А. Брусилов, герой наступления 1916 года, на стороне заговорщиков. Контр-адмирал А. В. Колчак, тот самый Колчак, который стал самым молодым адмиралом русского флота благодаря воле Императора, которому Николай II поручил планирование важнейшей Босфорской операции – знал о заговоре и сочувствовал ему. К февралю 1917 года верхушка армии была уже против Царя. Приказы Императора молча саботировались высшим генералитетом. Так, Николай II приказал перевести в Петроград с фронта Гвардейский Экипаж. Но этот приказ был саботирован генералом Гурко, который отдал контрприказ и оставил Экипаж на фронте. Император Николай II вторично отдал приказ о переводе Гвардейского Экипажа в Петроград, и Гурко вторично, под предлогом карантина, задержал его неподалеку от Царского Села. Только после третьего приказа Императора Гвардейский Экипаж прибыл в Царское Село. То же самое произошло и с Уланами Его Величества.

Царь не мог допустить, что генералы смогут поддержать мятежников, которые не только собирались отстранить Царя от престола, но и покушались на его жизнь. Как верно писал И. Л. Солоневич: «Это предательство военных можно было бы поставить в укор Государю Императору: зачем Он не предусмотрел? С совершенно такой же степенью логичности можно было бы поставить в упрек Цезарю: зачем он не предусмотрел Брута с его кинжалом?».

В тот день, когда тело Распутина доставали из Невы, царский поезд остановился на перроне Императорского железнодорожного павильона в Царском Селе. Здесь, в Царском Селе, Государь собирался остаться надолго, вплоть до весеннего наступления на фронте, и всю свою деятельность сосредоточил на организацию подавления заговора. Император удалил из правительства целый ряд министров, которые были связаны с думской оппозицией. «Государь взял на Себя руководство общим положением, – пишет С. С. Ольденбург, – Прежде всего, необходимо было составить правительство из людей, которым Государь считал возможным лично доверять. Опасность была реальной. Убийство Распутина показало, что от мятежных толков начинают переходить к действиям. Оценка людей, поневоле становилась иной. Люди энергичные и талантливые могли оказаться не на месте, могли принести вред, если бы они оказались ненадежными».

В правительство пришли люди правого толка и, как полагал Государь, ему лично преданные: председатель Совета Министров князь Н. Д. Голицын, министр юстиции Н. А. Добровицкий, военный министр генерал М. А. Беляев, народного просвещения сенатор Н. К. Кульчицкий, внутренних дел А. Д. Протопопов и другие.

Большая доля ответственности за нерешительность и дезинформацию Государя лежит на министре внутренних дел А. Д. Протопопове.

27 января 1917 года начальник петроградского охранного отделения генерал-майор К. И. Глобачев докладывал Протопопову, что Гучков и Коновалов готовят государственный переворот. При этом Глобачеву был известен состав предполагаемого мятежного правительства, который, за исключением Керенского, полностью совпал с будущим составом Временного правительства. Глобачев докладывал, что авангардом гучковского заговора является так называемая рабочая группа военно-промышленного комитета Государственной Думы, которая ведет подрывную работу среди рабочих и напрямую призывает к мятежам. Глобачев настаивал на том, что следует немедленно арестовать Гучкова, Коновалова и представителей рабочей группы. Но Протопопов, не хотевший портить отношения с Государственной Думы, дал приказ арестовать только членов рабочей группы. Совершенные при их аресте обыски, явно доказывали связь этой группы с Гучковым. Протопопов громогласно объявлял на каждом шагу, что он раздавил революцию, то же самое он сообщил Государю. Между тем головка заговора, Гучков и его сторонники, не были арестованы. Протопопов уверял Царя, что этого делать не надо, так как опасность миновала, а аресты видных думских деятелей только осложнят отношения власти Думы.

8 февраля 1917 года Император Николай II поручает Н. А. Маклакову подготовить проект указа о роспуске Государственной Думы. Царь оставил главе правительства князю Голицыну приготовленные указы Сенату о роспуске Государственной Думы. В них только не была проставлена дата.

Император твердо вел народ и армию к победе, он был преисполнен верой в победу и был убежден, что и его генералы преисполнены подобной же верой. Но на самом деле, высший генералитет был преисполнен политических амбиций. Это полностью устраивало заговорщиков, которые стремились к совершенно другой победе, нежели Николай II. При этом они хорошо понимали, что победа Царя на фронте приведет к поражению их заговора. О том, что заговорщики торопились с переворотом и понимали, что успешные действия на фронте сделают его невозможным, говорят их собственные высказывания. Милюков говорил, что новые успехи на фронте «сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство», Терещенко и генерал Крымов всячески торопили с переворотом, говоря, что иначе будет поздно.

Первым, что было необходимо сделать заговорщикам, это выманить Царя из столицы, так как в противном случае никакая революция бы не удалась. Колоссальную помощь заговорщикам оказал начальник Штаба генерал-адъютант М. В. Алексеев. Алексеев, который находился в это время на излечении в Крыму, внезапно 18 февраля 1917 года вернулся в Могилев. Не успел он приехать в Могилев, как немедленно направил Императору телеграмму с просьбой срочно прибыть в Ставку. Какая была необходимость для Николая II ехать в Ставку? Никакого наступления в ближайшие дни не планировалось, обстановка была спокойной. Сейчас трудно сказать, чем мотивировал Алексеев необходимость для Государя в срочном возвращении в Ставку, но можно с уверенностью сказать, что эта мотивировка была убедительной, так как Николай II, осознавая всю необходимость в своем личном присутствии в столице, принял неожиданное решение ехать в Могилев. «Из имеющихся источников, – пишет Г. М. Катков, – неясно, почему Алексеев настаивал на личном присутствии Верховного Главнокомандующего. Баронесса Буксгевден, в то время фрейлина Императрицы, в своих мемуарах совершенно определенно говорит, что Государь выехал по телеграфной просьбе генерала Алексеева, не зная, в чем именно заключается спешное дело, требующее его присутствия (…) В свете последующих событий отъезд Императора в Могилев, предпринятый по настоянию Алексеева, представляется фактом, имевшим величайшее бедствие».

На срочный отъезд Царя в Ставку повлияли два человека – генералы Алексеев и Гурко, то есть фактически два главнокомандующих. Чем они мотивировали необходимость такого скорого отъезда до сих пор остается загадкой, но, то, что этот отъезд был частью какого-то большого общего плана, не представляет сомнений. Здесь хочется привести слова генерала Н. И. Иванова об Алексееве: «Алексеев – человек с малой волей, и величайшее его преступление перед Россией – его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронте стояли спокойно и никаких брожений не было. Да и главнокомандующие не могли бы и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева».

Император уезжал в Ставку ненадолго и собирался вскоре вернуться. А. А. Блок писал, что он собирался вернуться к 1 марта. Как мы знаем, этим планам Государя не суждено было сбыться. Он прибыл в Царское Село только 9-го марта 1917 года лишённым престола, арестованным и под конвоем.

Обстоятельства пребывания Государя в Ставке, его отъезда в Царское Село, остановки в Пскове и так называемого «отречения» казалось бы, хорошо изучены. Десятки людей оставили об этом свои воспоминания, имеются дневниковые записи самого Государя. Однако при детальном исследовании событий происшедших вокруг Императора Николая II в период с 22-го февраля по 9-е марта выясняется, что они покрыты плотной завесой тайны. Более того, выясняется, что в течение десятилетий мы имели представление об «отречении» Государя, основываясь на заведомо ложной версии предателей и заговорщиков.

Сегодня, более-менее точно мы можем утверждать следующее.

22 февраля 1917 года Император Николай II простился с Императрицей Александрой Федоровной и отправился в Ставку. По существу он ехал в западню, расставленную ему его генерал-адъютантами.

23 февраля 1917 года Государь прибыл в Могилёв и началась обычная жизнь Ставки. Тем временем, в Петрограде во всю уже шли беспорядки. Об этих беспорядках Царь узнал 24 февраля из разговора по прямому проводу с Императрицей.

Николай II вначале не придавал большого значения петроградским событиям, полагая их незначительными и неорганизованными. За все первые дни событий ни одной официальной телеграммы о масштабах происходящего Государь не получил. 25 февраля в Петрограде пролилась первая кровь: на Знаменской площади был убит полицейский поручик Крылов, пытавшийся вырвать флаг у демонстранта, казаки отказывались разгонять мятежную толпу, провокаторы кидали бомбы в мирных людей и кричали, что это дело рук полиции, уже были выброшены лозунги «Долой Самодержавие!», а Государь обо всем этом ничего не знал.

Постепенно, однако, Царя начинают волновать происходящие в столице события. 25 февраля, вечером он посылает командующему Петроградским военным округом генералу С. С. Хабалову телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. НИКОЛАЙ». Генерал Хабалов, то ли из-за растерянности, то ли из-за того, что боялся вверенных ему частей, то ли по каким-то другим причинам не предпринял ничего, чтобы исполнить недвусмысленный приказ Царя. Как говорил сам Хабалов «Эта телеграмма, как бы вам сказать? – быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом… Как прекратить «завтра же»…».

26 февраля, в воскресенье, в Петрограде наступило затишье, и Хабалов отправил Царю телеграмму, что беспорядки прекратились. Но не успела эта телеграмма дойти до адресата, как они возобновились с новой силой. Между тем, как Царь получил известие, что в городе все спокойно. Одновременно, до Царя дошли сведения, что «забастовкой пекарей», как поначалу воспринимались события в Петрограде, воспользовалась Государственная Дума и ее председатель Родзянко, которые, как писал Воейков, «открыто вынесла свою революционную деятельность из стен Таврического дворца». 26 февраля в камер-фурьерскому журнале появляется запись: «26.02. 1917, воскресение. Сего числа в «Собрании указаний и распоряжений Правительства» был опубликован Высочайший указ «О роспуске Государственной Думы и Совета с назначением срока их созыва не позднее апреля 1917 года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств». Совет Старейшин Государственной Думы постановил не расходится и всем оставаться на своих местах».[4]

Налицо был уже не просто бунт толпы, но государственный переворот. Между тем, до Царя доходили совершенно иные сведения. Министр внутренних дел Протопопов продолжал дезинформацию Николая II. В. Н. Воейков пишет: «На следующий день, (т.е. 25 февраля – П.М.) в субботу, я получил от А. Д. Протопопова телеграмму с извещением, что в городе беспорядки, но все клонится к их подавлению». В тот же день генерал А. И. Спиридович, находившийся в Царском Селе, отправил Воейкову полученные сведения из департамента полиции: «Ничего грозного во всем происходящем усмотреть нельзя; департамент полиции прекрасно обо всем осведомлен, а потому не нужно сомневаться, что выступление это будет ликвидировано в самое ближайшее время».[5]

Думается, что деятельность Родзянко, по умалчиванию событий, и телеграммы Протопопова, их искажающие, имели под собой одну цель – ввести Государя в заблуждение, с целью его дезориентировать и дать возможность революционному процессу принять такие широкие масштабы, которые позволили бы Государственной Думе начать шантаж Царя с требованием Ответственного министерства. Во всяком случае, таковы были планы Родзянко. Что же касается Гучкова, Милюкова, с одной стороны, и Керенского и Чхеидзе с другой, то те преследовали свои, хотя и разные, но далеко идущие цели.

Государь, не имея достоверных сведений о ситуации в столице, с болью в сердце ощущал надвигающуюся на Россию опасностью.

Родзянко начал забрасывать Ставку своими тревожными телеграммами лишь 27 февраля, и в этих телеграммах уже слышится шантаж. Телеграммы он почему-то посылал на имя командующего Северным фронтом генерала Рузского. «Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения».

Ясно, что это «доверенное лицо» должен был быть либо сам Родзянко, либо князь Г. Е. Львов. Тот же самый шантаж и в телеграмме посланной в Могилев: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы этот час ответственности не пал на Венценосца». (К слову сказать, Родзянко, в глазах Царя, слал свои телеграммы не будучи уже председателем Государственной Думы, которая была к тому времени распущенной, а бунтовщиком, отказавшимся исполнить Высочайшую волю. (Государь не ответил ему на телеграмму).

Телеграммы Родзянко кричали о революции и об угрозе династии. Естественно, что Николай II не верил Родзянко, а верил генералу Алексееву. Главной целью думских и военных организаторов переворота был шантаж Императора (угрожая массовыми беспорядками заставить его передать власть думскому правительству). Но Николай II на шантаж не поддался. Родзянко через перепуганного князя Голицына, последнего председателя Императорского правительства, пытается выбить у Царя назначение «независимого» главы правительства. В ответ Николай II телеграфирует князю Голицыну: «О главном начальнике для Петрограда мной дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же относительно войск. Лично вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Перемены в личном составе при данных обстоятельствах считаю недопустимыми. НИКОЛАЙ».

Одновременно Император принял решение вернуться в Царское Село, так как почувствовал ненадежность генералитета. Заговорщики прекрасно понимали, что если Царь вернется в Петроград, революция будет подавлена.

Видя, что Алексеев прибывает в пассивном и странном бездействии, Император Николай II начинает организовывать подавление мятежа. 27 февраля в 10 часов 25 минут вечера генерал Алексеев отправил телеграмму генералу Данилову: «Государь Император повелел генерал-адъютанта Иванова назначить Главнокомандующим Петроградским Военным округом; в его распоряжение, возможно скорее, отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка по возможности из находящейся в резерве 15-й кавалерийской дивизии, два пехотных полка из самых прочных и надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который едет из Ставки».

Как видим Николай II, посылая генерала Н. И. Иванова, прекрасно оценивал сложившуюся обстановку и хорошо осознавал ее опасность. Генерал Иванов получил широчайшие полномочия, ему, до прибытия Государя, были обязаны подчиняться все министры правительства.

Но Император понимал, что решающим этапом в водворении порядка станет его личное присутствие в столице. Этим объясняется его решение принятое 27 февраля выехать в Петроград. Генерал-адъютант Алексеев пытался уговорить Царя не покидать Ставку, но тот остался верен своему решению. 27 февраля Император объявил В. Н. Воейкову, что уезжает и приказал сделать все распоряжения для отъезда.

В 2 часа 10 минут ночи Николай II принял в своем поезде генерала Иванова и дал ему последние указания. «Генерал Иванов вошел в вагон вместе с Государем и оставался долго у Его Величества», – вспоминал Мордвинов. «До свидания, – сказал на прощание Царь Иванову. – Вероятно, в Царском Селе, завтра увидимся».

В 5 часов утра 28 февраля царский поезд вышел из Могилева в Царское Село. «Императорские поезда ушли, – писал Спиридович. – На путях станции Могилев спокойно оставались вагоны с генерал-адъютантом Ивановым и с его отрядом Георгиевского батальона. Этот поезд двинулся по назначению лишь в час дня 28 февраля, через семнадцать часов после того, как государь отдал свое распоряжение. Ставка не торопилась».

Таким образом, Император Николай II был оставлен в пути своей Ставкой фактически безо всякой охраны.

Покинув Могилев, Император Николай II двинулся на Петроград двумя литерными поездами «А» и «Б». Эти поезда двигались вслед поездам с воинскими частями генерала Иванова и частями Северного и Западного фронтов снятых для наведения порядка в Петрограде. Чтобы не мешать продвижению воинских эшелонов, царские поезда были вынуждены идти не прямой дорогой на Петроград, а окружным путем через Смоленск, Вязьму, Лихославль, к Николаевской железной дороге, а оттуда через Тосно на Царское Село. Движение царского поезда не вызывало никаких трудностей. На ближайшей станции ехавшие на фронт солдаты встречали Государя громким «ура!». В каждом губернском городе, Император принимал губернаторов, которые докладывали ему обстановку в Петрограде. Таким образом, Царь был прекрасно осведомлен о том, что происходит в столице. Когда, на следующий день в Пскове, Николай II разговаривал с Рузским, то удивил последнего знанием положения в столице.

Таким образом, поезд беспрепятственно шел на Царское Село. Известие о приближающемся царском поезде, вызвало в среде бунтовщиков настоящую панику. Страх перед «безвольным и ненавистным» Царем настолько обуял «друзей народа», что они просто потеряли голову. Один из самых трусливых и омерзительных типов революции С. Мстиславский признавался позднее: «Можно сказать с уверенностью: если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти к Таврическому дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину, силами, он взял бы Таврический с удара – наверняка, защищаться нам было нечем. Правительство не смогло, однако, этого сделать: оно было дезорганизовано».

Государь почувствовал именно нелояльность ближайшего военного окружения. Но здесь встает вопрос: почему Николай II отдал приказ со станции Дно повернуть на Псков? Утверждения, что, дескать, Царь поверил ложной информации, что дорога перекрыта восставшими войсками не выдерживают критики. Из различных источников мы знаем, что Государь был очень хорошо осведомлен о реальных событиях. Не очень убедительно, что в Пскове Николай II предполагал опереться на фронтового генерала Н. В. Рузского. Как утверждал сам Рузский, Государь ему давно не доверял. Что же произошло на станции Дно такого, что Николай II вместо того, чтобы прорываться в Петроград отправился в Псков? Эта первая загадка событий «отречения», но далеко не последняя.

Оказавшись во Пскове, Государь окончательно оказался в западне расставленной ему его генералами. Рузский был активным и давним тайным пособником заговорщиков. Но кроме Рузского, большая часть людей окружавших Государя, были в той или иной степени на стороне заговора. Д. С. Боткин, брат расстрелянного с Царской Семьей в Екатеринбурге лейб-медика Царской Семьи, писал в 1925 году: «Революция началась задолго до того дня, когда А. И. Гучков и Шульгин добивались в Пскове отречения Государя. Как теперь установлено, Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения. Когда Царский поезд остановился на станции Псков, Государь уже не был его хозяином. Он не мог направлять свой поезд согласно его желанию и усмотрению, и самая остановка в Пскове не была им намечена. Генерал Радко-Дмитриев говорил впоследствии, что если бы Государь, вместо того, чтобы ожидать в своем вагоне думских делегатов из Петербурга, сошёл бы на станции Псков и поехал в автомобиле по направлению расположений войск вверенной ему армии, события приняли бы совсем иной оборот. Несомненно, что прием Государем г.г. Гучкова и Шульгина в штабе Радко-Дмитриева носил бы иной характер и имел бы совершенно иные последствия; но остается под вопросом: мог ли Государь осуществить свой отъезд на автомобиле со станции Псков? Мы не должны забывать, что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика на Царском поезде, была причастна к революции».

В этих условиях, единственным кто продолжал сопротивляться и отстаивать монархию был сам Николай II. В 1927 году вышла цитируемая нами книга «Отречение Николая II» со вступительной статьей М. Кольцова. Кольцов был тогда в стане по